Июль N 29 ( 27.07.2012 )

Итоги рейтинга 1.53/5 1 2 3 4 5 Рейтинг: 1.5/5 (17 голосов) 684

Распечатать     Последнее посещение n\a Просмотров N\A Tweet

Творчество наших читателей

Иван АРТЕМЬЕВ

Росток от Сросток

Рассказ

Шукшин - это фамилия-пароль. Очень и очень много о нем рассказано его друзьями, много написано, много фильмов посвящено его доброй памяти. И всё же дерзаю сказать своё слово об этом человеке, сыгравшем в моей судьбе значимую роль.

Год 1974. Мне 14 лет. В только что вышедшем журнале "Роман-газета" напечатаны его рассказы под названием "Беседы при ясной луне". Прочёл. Плакал и смеялся. Всё так узнаваемо, так правдиво. Полюбил автора сходу. Запомнились особенно "Танцующий Шива", "Горе" и "На кладбище".

Год 1977. Заучив наизусть рассказ "Горе", читал его при поступлении в Щукинское театральное училище. Прошёл два тура, но, получив тревожную телеграмму из дома ( отец попал в больницу с первым инфарктом), забрал документы и помчался из громадной, многовековой, многотонной столицы в свой неприметный, узенький, длинненький Усть-Кут. Отец был жив. Осколок - ещё с фронта - потом долгие годы давал о себе знать, двигаясь по артерии. Операцию делать не советовали в связи с крайней опасностью. Так и жил. (Царство ему небесное). Я вернулся в Усть-Кут с документами и стал ждать грядущего призыва в армию.

В один из июльских дней сижу на кухне один, завтракаю. По местному радио передают объявление: "Молодые юноши и девушки, кто желает поступить в Иркутское театральное училище, для вас сегодня, в 15.00, проводится встреча-прослушивание (по-сегодняшнему - кастинг). Но я решил твёрдо, что после армии опять поеду в Москву. А немного погодя - звонок в дверь. Открываю - Олег Акулич (ныне всем известный старшина из "Военного магазина" и исполнитель миниатюр в телепередаче "Аншлаг"). Решили и постановили: так как мы уходим в армию, то пойдём на встречу с одной целью - чтобы тех, кто придёт, перевербовать потом в нашу театральную студию ДК "Речников", вместо себя оставить. Но ректор, которого мы разыграли на берегу реки, когда он пошёл искупаться, сказал: "Никаких стихов и басен читать не надо - вы мне и так понравились. Приезжайте. Учитесь. Будем рады видеть вас в сентябре…" Так, без экзаменационных проволочек, мы поступили в Иркутское театральное училище, и я ни разу не пожалел о том, что пришёл в него.

Год 1985. Будучи уже профессиональным молодым актёром Камчатского драмтеатра, впервые вместе с труппой я выехал на гастроли в Барнаул и Красноярск. Восемнадцатого июня, накануне своего 25-летия, сел в автобус и мимо Бийска поехал в Сростки - на малую родину Шукшина. По дороге была небольшая поломка. Вышли из автобуса - степи бескрайние, теплый ветер веет, а с небес - трели жаворонков. Просторно, вольготно… Едем дальше. Вот и Сростки. Вышел один. Не стал ни у кого спрашивать: "Господи, благослови! Василий Макарович, ведите!" И пошёл. И пришёл прямо к калитке. На доме - доска мраморная: "Дом-музей такого-то"... И стоит он у подножия Пикет-горы (ныне Поклонной), по улице - самый верхний слева. Вошел внутрь. Широкие половицы, покрытые половиками, скрипят под ногами. Прохладно. В комнатке справа - женщина, дежурная по музею. Больше никого. С её разрешения прошёл в дальние комнаты. Их - две. Те же пёстрые половики. Занавески на окнах. В рамках - портреты родных. На письменном столе - стекло. Под стеклом - рукою автора исписанный листок, отрывок из рассказа "Стенька Разин", описан момент его пленения. Стеньку застали врасплох, вломились заполночь с бессовестными глазами и кинулись на атамана… Незадолго до этого я подбирал рассказы для моно-спектакля. Два уже были определены: "Шире шаг, маэстро" и "Верую", а вот теперь определился и третий. "Благодарю, Василий Макарович: беру "Стеньку" в репертуар".

Побыв немного в доме, вышел, поднялся на вершину Поклонной горы. Тогда еще там не было ни памятника, ни какого-то знака. Ребятишки вчетвером бежали с удочками и бидончиками рыбачить на Катунь, которая ярко серебрилась внизу, по ту сторону горы. Полюбовавшись на открывшиеся виды, постелил куртку, лёг и мгновенно уснул. Спал минут тридцать. Потом присел на тёплом косогоре и задумался. Сами собой стали слагаться слова. Вернувшись поздним вечером в гостиницу Барнаула, я записал уже сложившуюся песню "Сростки":

    Далека даль, высока синь,
    Неземная жаль набавляет сил.
    Шел, рос, месил грязь,
    Вот - Сростки, вот - связь!
    Мир - прост: жил иль нет,
    Голубой погост во рассвете лет.
    Зноем палит дых золотой июнь,
    Ждя дождей косых,
                     ждя занебесных струй.
    Тополя пушат, голову вскинь:
    Далека даль, высока синь!!!

Весной следующего, 1986 года, состоялась премьера моего моноспектакля, первоначально называвшегося "Верую", который сейчас я называю "Прощанье славянки". Он прост. На сцене коврик, скамеечка, гитара, столик со свечой перед портретом Шукшина и проигрыватель с пластинкой. На одной её стороне - вальсы в исполнении духового оркестра, на другой - военные марши. В начале спектакля звучат вальсы, зрители входят, садятся, напитываются мелодиями. А в финале, под марш "Прощанье славянки", я кричу заповедные слова из дневников Василия Макаровича, в которых, по-моему, выражено то главное, что может сказать на прощание художник, горячо сострадающий всему, что происходит в душе русского человека.

Интересные события стали происходить в моей жизни после исполнения этого спектакля. Вскоре после премьеры подходят ко мне представители местного союза театральных деятелей и предлагают показать этот спектакль в педагогическом институте для участников конференции. Я согласился, приняли меня хорошо. Потом подходит женщина - она особенно внимательно слушала: "Можно с вами поговорить?" Вошли в соседний класс, она мне и говорит: "Я - из Бийска, работаю в местной газете и хорошо знакома с родной сестрой Василия Макаровича Шукшина. Она мне рассказывала о его детстве, как он был директором школы, как в первый раз женился". И она поведала мне обо всем, что знала, подарив на прощанье буклет с видом на Сростки.

В 1987 году, во время гастролей во Фрунзе (ныне - Бешкек) я был приглашён молодёжной программой местного телевиденья, показать свой спектакль. В качестве зрителей пригласили студентов педагогического колледжа, и все до единого - киргизы. Было очень душно - на дворе июнь. Пока режиссёр и ассистенты настраивали аппаратуру (что-то не ладилось с освещением). Я рассказал присутствующим о Шукшине. Они о нем мало знали. Когда аппаратура была настроена, я на одном дыхании, без перерыва, отработал. Сначала трудно было, - слушатели многого не улавливали в сюжетной линии. Помог русский милиционер. Он вошел в начале, встал у дверей и слушал с явным вниманием. Когда на третьем рассказе милиционер вышел по своим служебным делам, я будто осиротел, но всё довел до финала. Вышел во двор, а мой милиционер моет машину из шланга. В горле от жары пересохло: "Можно попить?" И он дал мне шланг, а потом вдруг говорит: "На Алтае так быстро не говорят, в первом рассказе вы спешили". "Там же сам автор скорость врубает - молодой врач опаздывает, бежит на работу трусцой. Поэтому и быстрая речь, - пытаюсь объяснить я. - Вы что, на Алтае бывали?" "Я родился в Сростках, девять классов там закончил. А потом армия, школа милиции, и вот я - лейтенант, живу здесь с женой, она местная". И тут - Сростки! Надо же. На душе было радостно.

Наступил 1989 год. В мае на берегах Амура, в Хабаровске, проходил региональный фестиваль молодёжных спектаклей, и я показал там своего Шукшина, за что был удостоен звания лауреата и награждён от союза театральных деятелей путёвкой в Москву. Но в июле на гастролях в Омске я категорически отказался вводиться в спектакль “Лолита”. Сама повесть, великим Набоковым написанная, быть может, как литературное произведение вполне заслуживает внимания, но в нашей постановке она выглядела, мягко говоря, скверно. Дирекция, в виде дисциплинарного взыскания за мой отказ, предложила мне по возвращении написать заявление об уходе, что я и сделал. С 1989 года больше в том театре не служил, автоматически лишившись и заслуженной поездки в Москву.

Богу так было угодно, а может Макарыч помолился, но в 1990 году в Петропавловск-Камчатский для сбора средств на открытие в Москве музея В.М. Шукшина приехал на гастроли Георгий Иванович Бурков. Я посетил одну из его встреч со зрителями. В зале на 800 человек едва ли собралось более ста: все тогда у телевизоров сидели и слушали Горбачёва, а к театру и кино интерес резко упал. Георгий Иванович, как подбитая птица, вышел, прихрамывая - недавно перенёс инфаркт. Он попросил включить ролики из фильмов с его участием. Был там и тот, где они с Василием Макаровичем несут бронебойное ружьё, подходя к Дону. После встречи я прошёл за кулисы в его гримерку и использовал для знакомства реплику его персонажа: "У русского человека есть обычай перед смертью высказаться…" Он широко улыбнулся. Ему, Другу самого Макарыча, мне хотелось показать свою работу и получить замечания от Мастера. Но он, со вниманием меня выслушав, сказал: "Ваня, хоть и мало зрителей в зале, но у меня эти три дня все расписаны по часам: завтра - у подводников, потом меня везут внутрь Камчатки. У тебя будет возможность осенью или на следующий год приехать в Москву? Ты там меня найдёшь, в музее и сыграешь этот спектакль. Лады?" Я согласился и мы, пожав друг другу руки, расстались, увы, как оказалось, навсегда - в июле я прочёл в газете: "Народный артист Георгий Иванович Бурков умер". Царство ему небесное.

В мае 1992 года я-таки прилетел в Москву. Позвонил Федосеевой-Шукшиной. Она сообщила, что музей не открыт. Жора умер, строительство заморожено. Я остался в Москве на долгие семь лет, в 1993 году работал в одном из московских театров. В июне пошел в отпуск и с молодыми студентами московских вузов (было их 30-35) мы поехали в Вологодскую губернию, в городок Белозёрск. Ехали сначала поездом, затем на "Ракете" по Шексне. Когда мчались по реке, увидел очень знакомую потопленную колокольню. Вспоминал: "Где видел? Где?" А когда причалили да пошли по набережной, опять что-то давно знакомое, но сразу неузнаваемое стало бередить. На другой день увидел название - "Улица Шукшина". Стал спрашивать, а почему Шукшина? "Он тут у нас "Калину красную снимал!" Мать чесная! Аж присел на корточки от удивления! А я-то гадаю, где это всё видел. Иду дальше по улице, магазин уценённых товаров. Вхожу - и сразу двухрядка в глаза. Пробую - звучит. Покупаю, принёс в гостиницу и по утрам всю братию поднимал на труды под "Барыню".

Прибыли мы в тот городок помочь благочинному отцу Виталию в реставрации церкви и наведении порядка на территории. Отряд наш и назывался "Реставрос" - в переводе с греческого "Восстановление креста". Всем нашлось дело - у Бога всего много. А отец Виталий нам поведал, что зимой с 92 на 93 год в колонии строгого режима, где содержатся получившие пожизненные сроки заключённые, стало происходить уму непостижимое. Сам комендант - железный материалист, майор по званию - вынужден был просить батюшку о встрече. А было так. Стоит солдат на вышке ночью. Прожектора светят. И вдруг он видит - между рядами колючей проволоки монах. Стоит и смотрит в сторону каменных стен - бывшего мужского монастыря. Постоял и растворился в воздухе. На другую ночь другой солдат на посту - и то же самое. Убедился, что солдаты не фантазируют, и майор. А дальше - больше. После отбоя стали ложиться, а их неведомо кто с кроватей скидывает. Заключённые церковное пение слышат периодически. "Что за полтергейст такой, батюшка? Разъясните", - попросил комендант. Собрали всех в клубе - и охрану, и заключённых, делятся впечатлениями. Тут встаёт один и громко говорит: "Мне всё одно тут сгнивать. А вы чего все молчите? Тут, батюшка, вот что было: в каменной нише стены вдруг образ Пресвятой Богородицы появился. Как новый. А этот (заключённый показал на майора) приказал её закрасить. Мы закрасили. На другой день она опять, как новая, он опять: "Закрасить!". А на другое утро она вновь смотрит. Тогда эта сука приказал её выдолбить. Ну, мы и выдолбили, простите, батюшка". Отец Виталий рассказал, что тюрьма эта на острове Огненном была раньше монастырём. "Наступили времена, - говорил он, - когда всё возвращается на круги своя: раньше церкви - под клубы, а сейчас клубы - под церкви. Раньше родители вели детей в церковь, сейчас - дети ведут родителей. Возможно, и вам вскоре придётся переселиться в места иные: видимо, Богу угодно вернуть святыню, основанную преподобным Феофаном".

Остаётся добавить: тюрьму эту вы можете увидеть в начале фильма "Калина красная". Из неё на свободу выходит зек по прозвищу Горе и идёт в яловых сапогах по мосткам. А там, где он убегает ночью от милиции, и есть Белозерский причал. И колокольня, в Шексне - та самая, что мне встретилась покосившаяся, Рыбинским водохранилищем затопленная.

Напомню, что после первого прочтения сборника "Беседы при ясной луне" мне особенно понравились три рассказа. Один, как говорилось, я читал при попытке поступить в Щукинское. Сейчас же о рассказе другом - "На кладбище". Там повествуется об очень сходной с только пересказанным истории. Тоже солдат стоит на вышке, на посту. Ночь. Вдруг слышит он, что неподалёку, на заброшенном кладбище, плачет женщина. Громко плачет. Дождался сменщика - тот тоже плач слышит. Сменившийся солдат доложил дежурному офицеру. Тот выстраивает взвод и говорит: "Кто пойдёт?" Тот солдатик и говорит: "Я!" Дали ему автомат, фонарик. Пошел. Приходит на плач. Женщина плакать перестала. "Ты плакала-то?" "Я". "А чего ж ты плачешь? Да ещё ночью". "Вас оплакиваю. Ваше поколение. Жалею вас всех. Не так живёте". "А ты кто такая?" "Я - Матерь Божья. Иди и скажи своим, что не так живёте". "А кто мне поверит? Я же - комсомолец. Да и сам тебе не верю". "Ничего, - сказала она, - поверите". И, слегка коснувшись плеча его гимнастёрки, растворилась… Солдат приходит в казарму: так, мол, и так. Конечно, его подняли на смех. Но когда он на свет вышел, то у него на плече, прямо на гимнастёрке, увидели образ Божьей Матери. Да такой ясный, такой ясный!!!

Шукшиным это было описано в 60-е годы, а выше речь - о 93-ем.

Прошло ещё четыре года. За это время я успел более или менее воцерковиться, полюбить церковные службы. Успел записать кассету своих песен под гитару, куда вошли и песни, посвященные Шукшину. А однажды был приглашен завлитом Русского духовного театра "Глас", что на Малой Ордынке, посмотреть - "Раб Божий Николай", по повести Гоголя "Старосветские помещики". Мне очень понравилось это действо, и я подарил театру кассету со своими песнями. В надписи привёл слова Н. Рубцова: "За всё добро ответим мы добром, за всю любовь расплатимся любовью". А через недолгое время меня находят и передают изустно, что Никита Сергеевич, главный режиссер, очень желает видеть меня. Я пришёл. Оказывается, они задумали к 70-летию В.М. Шукшина поставить спектакль по трём его рассказам и мои песни очень и очень подходят к нему. А называется спектакль (приготовьтесь!) "Ванька, не зевай" Ну, как?! Конечно, я дал использованию моих песен "зелёный свет". Был ещё сюрприз - они взяли рассказ, который называется… - "На кладбище"! А гармошка-то из Белозёрска у меня с собой. И без прописки приглашают меня в труппу. Трудовой стаж мне идёт, а потом и жить я стал при театре. И роль-то какую мне подарили - того самого солдата на часах. Чудо! Вот как бывает, кто своей тропой шагает, терпит всё, не унывает, песни добрые слагает. Редко, братцы, но бывает. А на премьеру и последующие спектакли приходили всё друзья Василия Макаровича и все, кто помнил его живым. Много было теплых встреч. Спасибо, Макарыч!

Еще одно не сказал. Крестился я в Москве в 1987 году в храме Николая Чудотворца в Хамовниках, а число было 25-е, месяц - июль. Мы возвращались с гастролей из тогда еще Ленинграда в Петропавловск-Камчатский через Москву. Ждали рейс три дня. И я тихо, в тайне даже от жены, поехал креститься. А после таинства сразу отправился в Новодевичий поклониться могиле первого моего Учителя нравственности и совестливости. Это был день рождения Шукшина и день смерти Высоцкого. Что еще примечательно, Шукшин умер 3 октября, а Есенин родился второго. Братья по духу и тут - стремя в стремя.

Можно бы на этом завершить моё и без того весьма пространное повествование, но вспомнился ещё один факт. В 2005 году, когда я проживал на Валаамском подворье в Москве, библиотекарь попросила увезти на почту посылку для заключённых. Увидел адрес - остров Огненный. Я спросил у библиотекаря: "Не тот ли это остров". Она ответила: "Тот" и дала мне прочитать письмо заключённого. В нём говорилось, что остров, а с ним и тюрьма, стал заметно погружаться в воду. За десять лет жизни этого заключённого он погрузился на полтора метра. Я написал ему письмо о том, что было в 1993 году, просил напомнить начальникам о происшествиях двенадцатилетней, теперь уже 19-летней давности. Что там сейчас? Бог весть.

Я же завершу свой рассказ стихотворением, посвященным "духовнику с детства", как говорил про Шукшина Георгий Иванович Бурков:

   Утиный нос и брови домиком,
   Взметнули ввысь волну морщин.
   В стране воров и алкоголиков
   Был самым трезвым из мужчин.
   Любил. Жалел. Скорбел и верил.
   За Родину, сражаясь, пал.
   Он совестью себя проверил
   И крепко, крепко всех обнял!

Пусть же появляются всё новые и новые ростки, подобные тому, который подарили миру Сростки. Дай Бог, по своему сердцу щедрый и многомилостливый, развитие каждому дарованию, веру и благолепие нашим людям.

P.S. Публикуется в сокращении.

Идёт загрузка...

Ваше имя:
Ваша почта:
	Размер 1 2 3 4 5 6 7
Комментарий:
Введите символы: * Обновить